Белоусов А.В. К вопросу о линейности языкового знака

Александр Белоусов

Альтернативная психология

семиотика, лингвистика

«Не бойтесь изобрести велосипед. Бойтесь вообще ничего не изобрести…» /Неизвестный автор/


Меню

Пролог...
Монография А. Белоусова «Основы единой теории мышления»...
Неевклидова» фонетика...
Избранные статьи...
Отзывы о работах...
Биография А. Белоусова...
Список публикаций...
Публикации об Александре Белоусове...
Страницы в Интернете...
Избранные автографы...
Из семейного фотоархива...
Приобретение книги...
Каталог сайтов...
Карта сайта ...
Информация о сайте...
Гостевая книга...
Обратная связь...



Поиск по сайту:

ДРУЖЕСТВЕННЫЕ САЙТЫ:
- Храмы Дивеева
- Гармоника – это...



Белоусов А.В. К вопросу о линейности языкового знака


Обложка сборника статей «Человек в зеркале языка» 2008 год: https://bav005.narod.ru/ Как известно, следуя Ф. Соссюру, в знаке усматривают две основные характеристики – произвольность и линейность /например, 4, 5/.

(В частности, В.А. Гречко пишет: «Знак, по Соссюру, обладает двумя свойствами первостепенной важности: произвольностью и линейностью» /4, 50/.)

Лингвистика (включая фонетику) базируется на данной теоретической предпосылке, которая в итоге приобрела вид некоего постулата современного языкознания. Но действительно ли языковой знак обладает линейностью и действительно ли названное свойство имеет первостепенное значение?

Прежде всего, выясним, что теория подразумевает под языковым знаком. «Наиболее типичным з/наком/ я/зыковым/ является слово» /14, 167/, – разъясняет А.А. Уфимцева. Кроме «типичных» языковеды различают ещё и «минимальные знаки». «Морфема (от греч. morphē – форма), – по мнению А.К. Поливановой, – одна из основных единиц языка, часто определяемая как минимальный знак, т.е. такая единица, в к/ото/рой за определённой фонетической формой (означающим) закреплено определённое содержание (означаемое) /8, 312/. Если следовать этим определениям, то оказывается, при акустической форме языковой деятельности имеют место «типичные» и «минимальные» знаки, каждый из которых, согласно современной теории, обладает линейной структурой. Однако даже самое поверхностное наблюдение за строением речевого потока заставляет нас усомниться в правомерности существования подобных утверждений.

Нетрудно убедиться, что в речевой цепи присутствуют два компонента, которые имеют принципиальные различия в природе материализации и которые в итоге функционируют не линейно, а параллельно друг другу. Это шумовая и вокальная составляющие речевого потока.

Для дальнейшего раскрытия темы нам необходимо обратиться к следующему высказыванию Б.М. Теплова: «Поучительно сравнить с этой стороны ощущения при восприятии музыки и при восприятии речи» /13, 89/. Известный исполнитель и педагог И. Пуриц сообщает: «Нормальным можно считать положение, при котором уровень освоения музыкального языка, а, следовательно, и уровень музыкального мышления несколько опережает инструментальное, техническое развитие учащегося» /10, 83/. Многие психологи и лингвисты проводят параллели между языком и музыкальным языком или между речью и музыкальной речью. В результате такого подхода лингвистическая терминология стала повсеместно проникать в теорию музыки. Например, каждый музыкант знаком с понятиями (нотный) текст, предложение, фраза. Но если между музыкальной речью и так называемой вербальной речью есть много общего и музыковеды в своей практике используют лингвистические термины, тогда позволительно и в лингвистике использовать терминологию музыкальную.

Простейшего наблюдения достаточно для того, чтобы убедиться, что музыкальный речевой поток многослоен: при наличии относительно сложной фактуры изложения материала можно выявить несколько более или менее самостоятельных мелодических линий, которые в теории музыки называются голосами. Особо подчеркнём, что в этом случае голосом считается не только то, что исполняется голосовым аппаратом человека или близкими к его свойствам музыкальными инструментами (скрипка, баян), но и мелодические линии, реализуемые очень далёкими от его свойств инструментами, например, удары по деревянным брусочкам (ксилофон) или удары по большим барабанам (литавры). Аналогично этому две явно выделяемые составляющие речевого потока, которые имеют место при обычной полноголосой артикуляции, (вокальную и шумовую) далее мы будем именовать фонетическими голосами .

(Кстати, и фортепиано является самым настоящим ударным музыкальным инструментом, однако исполняемые на нём инвенции и фуги бывают двухголосными, трёхголосыными и т.п...)

Отсюда сонантным голосом будет называться горизонтальная (линейная) составляющая речевого потока, источником образования которой являются вибрирующие голосовые связки ([а], [у] и т.п.).
Консонантным голосом будет называться горизонтальная составляющая речевого потока, источником образования которой является движущаяся в речевом тракте струя воздуха ([т], [с] и т.п.).

Суммирование фонетических голосов приводит к возникновению явления, которое назовём фонетической полифонией (polys – «много» и phone – «звук», греч.) /2, 24 – 32/. Данное явление относится к вертикали (нелинейности), реально выявляемой в акустическом речевом потоке.

По количеству фонетических голосов все звуки современного русского языка делятся на полифоничные и монофоничные.
Монофоничные – это такие звуки, в реализации которых участвует один источник звукообразования. Подобными фонетическими единицами являются гласные и глухие согласные.
Полифоничные – звуки, в реализации которых участвуют два источника звукообразования. К ним относятся сонорные и звонкие шумные согласные.

(Автор настоящей публикации в своих работах всячески стремиться избегать даже намёков не только на существование так называемой фонологии, но и на всё то, что с ней связано, так как любое упоминание об этом белом пятне современного языкознания сразу же ставит перед теоретиками массу трудноразрешимых или вовсе неразрешимых пробоем. Однако в данный момент мы невольно вторгаемся в сферу фонологии, а потому просто вынуждены заметить, что...)

Вторгаясь в сферу фонологии, вынуждены заметить, что вовсе не звонкость и глухость являются фонологическими дифференциальными признаками, а именно монофоничность и полифоничность. Причин тому несколько. Назовём одну из них: при фрикативной артикуляции (то есть при шёпоте, который, несмотря на его колоссальное распространение, современная теория считает неким досадным недоразумением) в акустическом плане имеют место либо одноголосие, либо модифицированное двухголосие /1, 15 – 21/, а в артикуляционном плане – либо однофокусность, либо двухфокусность. И никакой звонкости! А потому именно монофоничность-полифоничность...

Из вышеизложенного следует вывод: наличие в звуковом потоке полифоничных звуков – первая ступень нелинейности знака. Подобный вид многоголосия будем именовать внутрифонемной полифонией. В этом случае нелинейность выявляется во взаимоотношениях между дифференциальными признаками, которые имеют место в пределах единичной фонемы.

Далее для нас определённый интерес представляет следующее утверждение М.В. Панова: «В зависимости от согласного окружения меняется движение интонации внутри гласного. С помощью аппаратов было изучено произношение гласных в односложных словах (когда они произносились с интонацией повествовательного предложения). У [а], произнесённого отдельно, между пауз, движение тона является нисходяще-восходяще-нисходящим. У [б] тоже тон нисходяще-восходяще-нисходящий; ожидалось бы, что сочетание [ба] будет равно: \/\ + \/\ ; на самом деле оно равно \/\ , т.е. движение тона то же, что у [б] или [а] порознь. При этом часть этого движения приходится на [б]: \ и часть на [а]: /\. Вместо двух собственных интонационных движений в сочетании [ба] оба звука получают одно общее» /9, 54 – 55/. На то, почему же при линейном строении знака возникает подобный эффект, современная теория совершенно никаких ответов не даёт.

Между тем теоретическая интерпретация выявленного свойства речевого потока весьма проста и довольно наглядна. Для начала рассмотрим способ реализации согласного [П]. Л.Л. Касаткин считает, что «при образовании взрывных согласных сначала происходит полная задержка воздушной струи и повышение в результате этого внутриротового давления, и затем резкое размыкание органов речи и прорыв воздушной струи в образовавшийся проход с характерным шумом: [П]» /6, 85/. И далее: «Без голоса, при помощи одного только шума образуются глухие согласные: [К, П, С...]. При их произношении голосовая щель раскрыта, а голосовые связки расслаблены» /6, 86/. Всё это подтверждает элементарное наблюдение за произнесением.

Теперь проанализируем, как обстоит дело с образованием звуков в слоге [ПА]. Первый этап артикуляции: параллельно со смыканием губ и повышением внутриротового давления происходит сближение голосовых связок. Второй этап: размыкание губ. Само по себе это действие речевого аппарата звука речи не образует, но, как только преграда на пути воздушного потока устраняется, струя воздуха устремляется в образовавшуюся щель. Получается воздушный хлопок. Но это не всё. Одновременно с моментом начала движения воздуха через данную щель происходит его движение и через сближенные голосовые связки. Они начинают вибрировать. Возникает гласный звук.

Получается интересная картина: при образовании акустического речевого потока происходит наложение реализации согласного [П] на артикуляцию гласного [А], то есть в артикуляционном плане они реализуются не последовательно (линейно), а параллельно. Но так как (согласно законам инерции) менее массивная воздушная струя приходит в движение несколько раньше, чем более массивные голосовые связки, приводимые в движение всё той же воздушной струёй, а также имеет место большой контраст по тембру и длительности реализации, то создаётся иллюзия того, что сначала произносится согласный, а уже потом гласный. На самом же деле это не всегда так, а очень часто и совсем не так... В результате, хотя в артикуляционном плане названные выше фонетические единицы и реализуются одновременно, в акустическом плане имеет место некоторое несовпадение их звучания. Однако и при этом наблюдается их явно не последовательная, а параллельная реализация.

(Всё вышеизложенное, подтверждает самое элементарное наблюдение за процессом говорения. Однако многим нашим оппонентам этого явно недостаточно, поэтому...)

Выявленную нами особенность строения акустического речевого потока подтверждают и самые разнообразные факты экспериментальной фонетики, а также ссылки на них различных теоретиков. Так, в своей знаменитой «Русской фонетике» М.В. Панов пишет: «Не вызывает сомнение, что в слове ТЯНЕТ пять звуков: [т’ан’ит]. Стоит нам, однако, посмотреть точную запись этого отрезка речи, например, на спектрограмме, и мы убедимся, что речевой поток является непрерывным, а не дискретным; постоянно меняющимся, а не распадающимся на качественно обособленные куски. Качество каждого звука резко преображено, изменено соседним звуком. Первый звук в приведённом слове – [т’] – глухой, но конечная часть его уже озвончена. Звонкость не появляется с началом гласного, а уже есть и «на» согласном. Более того, звук не воспринимается именно как [т’], если не слышна первая, начальная фаза гласного. Согласный не кончается с концом взрывного толчка, он распространяется и на гласный» /8, 24 – 25/.

Н.И. Дукельский в работе «Принципы сегментации речевого потока» публикует проверенные и перепроверенные экспериментальные данные, которые не только подтверждают предыдущую мысль М.В. Панова, но и дают большой спектр количественных характеристик речевых фрагментов, в которых «согласный не кончается с концом взрывного толчка», а «распространяется и на гласный» /5, 20/. Приведём всего одну достаточно красноречивую выдержку из упомянутого исследования: «Затухание турбулентного шума у глухого взрывного происходит постепенно, простираясь и на начальные периоды голосовой части. Затухающий турбулентный шум на начале голосовой части будем называть остаточными шумовыми явлениями. Благодаря им происходит частичное перекрытие импульсно-шумовой части и голосовой части» /5, 21/.

Таким образом, ещё в 1962 году были опубликованы экспериментальные данные, которые однозначно доказывают факт наличия в современном русском языке явления параллельной реализации различных звуков (или фонем). Какие же выводы из всего изложенного делает теоретическое языкознание? А выводы эти весьма любопытны. Так, например, у И.П. Распопова (1986) читаем: «И звук, и слог суть отрезки, сегменты речевого потока: они располагаются в речи один за другим. Их особенность состоит в том, что нельзя одномоментно произнести два звука» /11, 42/. Между тем результаты, полученные инструментальной фонетикой, наглядно демонстрируют, что, в частности, в сочетаниях тип взрывной согласный + гласный мы наблюдаем совершенно обратное тому, что утверждают некоторые авторы!

В сочетаниях типа фрикативный глухой согласный + гласный согласный опережает начало реализации гласного, но затем на довольно значительном отрезке своей реализации названные фонетические единицы артикулируется параллельно /5, 20/.

Особенность строения речевого потока выявленная нами в 1991, а Н.И. Дукельским в ещё 1962 году требует внесения соответствующих уточнений в теорию. Эти уточнения, прежде всего, касаются теоретического описания комбинаторных фонетических процессов.

Обратимся к А.А. Реформатскому (1967): «Аккомодации (приспособления) возникают между согласными и гласными, обычно стоящими рядом, и состоят в том, что экскурсия последующего звука приспособляется к рекурсии предыдущего» /12, 198/. В.И. Кодухов (1987): «Фонетические процессы вызываются взаимовлиянием начала и конца артикуляции соседних звуков...» /7, 125/.

Но помилуйте, коллеги! Какое приспособление рекурсии и экскурсии, какое влияния конца и начала звуков, если в сочетаниях типа взрывной согласный + гласный мы наблюдаем общую экскурсию двух звуков и поочерёдные рекурсии: сначала у согласного, а затем у гласного?

Выявленная рядом исследователей особенность строения речевого потока весьма убедительно разъясняет, почему «вместо двух собственных интонационных движений в сочетании [ба] оба звука получают одно общее» /8, 54 – 55/. Совершенно очевидно, что если бы названные звуки на самом деле сочетались бы в речевом потоке строго последовательно, то каждый из них имел бы своё собственное «интонационное движение». А так как они на определённом этапе своей реализации сочетаются параллельно, то соответственно, и будут иметь только одно указанное «движение». Данная интерпретация анализируемого явления не только вносит уточнение в теорию, но одновременно с этим является и очередным фактом, подтверждающим наличие в языке явления, которое мы именуем фонетической полифонией.

Вид фонетического многоголосия, возникающего при взаимодействии согласных и гласных звуков (фонем), мы будем называть слоговой полифонией. Названное явление будет второй ступенью нелинейности структуры языкового знака.

Третья ступень нелинейности – морфемная полифония. Очевидно, что если согласный и параллельный ему гласный принадлежат к разным морфемам, то подобное явление и будет той самой морфемной полифонией. Например, случай ко[ТЫ], в котором согласный [Т] принадлежит корневой морфеме, а гласный [Ы] – флексии. Вместе с тем, подобные наложения происходят на весьма ограниченных участках речевого потока, а потому при его восприятии с некоторыми оговорками ими можно пренебречь. Что с лёгкостью и делает современная теория. Однако многие разделы различных отраслей науки интересны именно своими крайними случаями. Имеются таковые и в теории языкознания.

Рассмотрим «минимальную пару» в [с]вод – в[з]вот, смыслоразличение в которой осуществляется при помощи дифференциальных признаков монофоничность и полифоничность. Можно уточнить, что при полноголосной артикуляции это будет достигаться за счёт наличия или отсутствия сонанотного голоса у второго согласного данной пары слов. При отсутствии сонантной звучности, то есть при его нулевом показателе имеет место один смысл, при его наличии – другой. В подобных случаях ноль звучности выступает как совершенно конкретный дифференциальный признак.

На морфемном языковом уровне наблюдается аналогичная картина. В случаях типа коты – кот ноль звучности, то есть соответствующее отсутствие звука является показателем совершенно определённого грамматического значения слова (именительный падеж, единственное число, мужской род).

А вот обещанный «крайний» случай. Проанализируем особенности артикуляции и её восприятия в словосочетании кот идёт. При «слитном» произнесении данных слов мы наблюдаем следующую картину: ко[ТЫ]дёт. В данном примере, согласно Дукльскому – Панову – Белоусову «согласный не кончается с концом взрывного толчка, он распространяется и на гласный». Таким образом, мы наблюдаем, что корневая морфема последующего слова (идёт) начинает артикулироваться в тот момент, когда корневая морфема предыдущего слова (кот) ещё не прекратила своей реализации. И только значительно позже начала реализации второго слова наступает тот самый ноль звучности, который является показателем нескольких грамматических значений. Налицо явный случай, когда два «минимальных знака» реализуются в речевой цепи не последовательно (линейно) а параллельно друг другу. Это и будет явным случаем морфемной полифонии. Как следствие этого будет наблюдаться и частичное наложение «типичных» знаков, то есть слов.

Все рассмотренные выше примеры принадлежат акустическому языковому слою в целом, и конкретным его отрезкам, то есть сегментам в частности. А потому абсолютно все взаимоотношения между единицами данного слоя будут сегментными, в том числе выявленные в речевом потоке слоги, фразы, такты и даже ударения! Отсюда же и все выявленные выше случаи фонетической полифонии будут отнесены нами к сегментной нелинейности языкового знака. Но что же в таком случае действительно окажется суперсегментным или сверхсегментным?

Для наглядности обратимся к двум (согласно современным воззрениям) «не имеющим» никакого смысла звуковым конструкциям, допустим, к формам барбамбия и киргуду. Попытаемся ответить на вопрос: может ли человек осознано оперировать данными «бессмысленными» звукосочетаниями? Ответ будет положительным. В частности, автор настоящей публикации использует их исключительно в нужное время и строго в необходимом словесном окружении, как, например, в данном абзаце. То есть делает это совершенно осознанно. В его практике ещё не наблюдалось случаев спонтанного применения данных бессмысленных образований, хотя они и хранятся в памяти долгое время.

Нам представляется вполне естественным положение, когда любой носитель языка, способный владеть акустической формой речи, в состоянии свободно запоминать, а затем по мере необходимости извлекать соответствующие примеры из кладовых своей памяти: может извлекать их по отдельности или последовательно, по желанию меняя порядок их следования, а также может реализовать их при помощи внутренней, внешней, письменной и других форм речи. Может также поочерёдно один член данной пары реализовать вслух, а другой – про себя. Помимо всего прочего данные сочетания звуков необходимо элементарно отличать как от других «бессмысленных» звукосочетаний, так и от абсолютно всех звуковых оболочек, имеющих конкретный смысл. Всё изложенное становится возможным только при том условии, что данные «бессмысленные» конструкции являются элементами мыслительной деятельности, а потому, как бы наука отрицательно не относилась к этому, некий смысл они всё-таки имеют, а в результате все они являются соответствующими единицами мышления! В противном случае осознанное оперирование ими было бы просто невозможно.

Установив, что выбранные нами бессмысленные сочетания являются элементами мыслительной деятельности, представим себе, что некто отправился в джунгли Амазонки и открыл там два новых вида животных. Одно из них – пресмыкающееся, другое – млекопитающее. Автор открытия назвал первое – барбамбия, а второе – киргуду. Некогда бессмысленное звукосочетание приобрели значение: теперь в нашем сознании представляются нечто ползающее и нечто бегающее. В результате носитель языка, оперируя одними представлениями, параллельно этому будет производить операции с совершенно иными представлениями. Более обобщённо можно сказать, что при семиотической деятельности оперирование одними формами и их функциями приводит к оперированию совершенно иными формами и их функциями. В этом и заключается главнейший механизм функционирования любого знака. И данные действия происходят именно параллельно, а не линейно.

Но самое удивительное, это то, что при языковой деятельности в структуру знака могут входить несколько слоёв, имеющих характерную для каждого слоя структурную организацию, оперирование единицами которой будет приводить к оперированию единицами совершенно иного слоя. Например, оперирование, заключающееся в различении графических символов, приводит к оперированию иными материальными формами, допустим, звуковыми оболочками слов. Наличие последних приводят к оперированию представлениями о предметах или явлениях окружающей действительности. И взаимоотношения между каждым подобным горизонтальным слоем языкового знака и будет истинной суперсегментностью. В противоположность сегментной нелинейности, наблюдаемой в пределах одного слоя языкового знака, нелинейность, имеющая место во взаимоотношениях между различными его слоями, будет суперсегментной нелинейностью.

В итоге мы констатируем, что языковой знак имеет два измерения: одно из них – это его линейная составляющая или горизонталь знака; и второе – его параллельные составляющие или вертикаль знака. Оба выявленные нами измерения языкового знака взаимосвязаны и одинаково важны. Без горизонтальных составляющих не будет образовываться вертикаль знака. Без своей вертикали знак теряет всё то, что позволяет его считать именно знаком (подробнее см.: /3, 543 – 836/).

Наш главный вывод.
Языковой знак – нелинеен. А потому «второй» характеристикой языкового знака будет именно нелинейность...


Библиографический список

1. Белоусов А.В. «Неевклидова» фонетика. Часть вторая. – Тула: ТППО, 1992. – 184 с.;
2. Белоусов А.В. Основные понятия «Неевклидовой» фонетики // Структурно-семантический анализ единиц языка. Межвузовский сборник научных трудов. – М.: ИНИОН РАН, 1992. – С. 24 – 32.;
3. Белоусов А.В. Основы единой теории мышления. Часть I. Язык и мышление. – Тула, 2006. – 864 с.;
4. Гречко В.А. Теория языкознания: Учеб. пособие / В.А. Гречко. – М.: Высш. шк., 2003. – 375 с.;
5. Дукельский Н.И. Принципы сегментации речевого потока. – М.– Л.: Изд-во АН СССР, 1962. – 138 с.;
6. Касаткин Л.Л. Фонетика // Современный русский литературный язык: Учеб. для филол. спец. пед. ин-тов / П.А. Лекант, Н.Г. Гольцова, В.П. Жуков и др.; Под ред. П.А. Леканта. – 2-е изд., испр. – М., 1988. – С. 81 – 130;
7. Кодухов В.И. Введение в языкознание: учеб. для студентов пед. ин-тов по спец. № 2101 «Рус. яз. и лит.» – 2-е изд., перераб и доп. – М.: Просвещение, 1987. – 288 с.;
8. Панов М.В. Русская фонетика. М.: Просвещение, 1967. – 438 с.;
9. Поливанова А.К. Морфема // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Сов. энциклопедия, 1990. – С. 312 – 313;
10. Пуриц И.Г. Методические статьи по обучению игре на баяне. – М.: Издательский дом «Композитор», 2001. – 224 с.;
11. Распопов И.П. Лекции по фонологии и лексикологии. – Воронеж, 1986;
12. Реформатский А.А. Введение в языкознание. – М.: Просвещение, 1967. – 542 с.;
13. Теплов Б.М. Психология музыкальных способностей // Избранные труды: В 2-х т. Т. I. – М., 1985. – С. 42 – 222;
14. Уфимцева А.А. Знак языковой. // Лингвистический энциклопедический словарь / Гл. ред. В.Н. Ярцева. – М.: Сов. энциклопедия, 1990. – С. 167.

Примечание!
Данная страница является перепечаткой статьи: Белоусов А.В. К вопросу о линейности языкового знака // Человек в зеркале языка. Вопросы теории и практики. Книга 3. / Сборник статей, посвящённый 100-летию со дня рождения член-корр. АН СССР Ф.П. Филина. / Отв. ред. А.П. Юдакин, акад. РАЕН. – М., 2008. – С. 76 – 86.


В свою очередь названная статья основана на материалах более ранних публикаций автора:
1. Белоусов А.В. «Неевклидова» фонетика. – Тула: ТППО, 1991. – 149 с.;
2. Белоусов А.В. «Неевклидова» фонетика. Часть вторая. – Тула: ТППО, 1992. – 184 с.;
3. Белоусов А.В. Основные понятия «Неевклидовой» фонетики // Структурно-семантический анализ единиц языка. Межвузовский сборник научных трудов. – М.: ИНИОН РАН, 1992. – С. 24 – 32;
4. Белоусов А.В. Сегментация речевого потока // Единицы восточно-славянских яз.: структура, семантика, функция: Межвузовский сборник научных трудов. – М.: ИНИОН РАН, 1993 – С. 116– 121;
5. Белоусов А.В. Основы единой теории мышления. Часть I. Язык и мышление. – Тула, 2006. – 864 с.

На фото обложка сборника статей «Человек в зеркале языка». Москва, 2008 год.

Белоусов Александр Васильевич,
преподаватель Детской школы искусств № 1 города Тулы,
председатель Региональной общественной организации «Объединение тульских композиторов».




© Белоусов А. В., 2007 – 2023

Страница создана 16.04.2011. Последнее обновление 12.12.2023. При использовании материалов сайта ссылка на https://bav005.narod.ru/ обязательна.