1. Теоретики Московской фонологической школы
/МФШ/ не могут внятно ответить на элементарный, но при этом очень
принципиальный вопрос: в виде чего существует фонема?
Это происходит потому, что последователи данного теоретического
построения и сами до конца не осознают суть того, во что свято верят...
Конкретный пример:
В.В. Иванов: «фонема – это не произносимый
реально звук речи, а определённая абстракция, отвлечение от звуков
речи, обобщение звуков речи в единицу более высокого порядка» /6, 146/.
А.А. Реформатский: «фонема – это: Звуковой знак языка,
рассчитанный на слуховое восприятие...» /5, 247/.
Данные высказывания явно противоречат друг другу. Из них совершенно
непонятно: каким образом «не произносимый реально звук речи»
может быть «рассчитан на слуховое восприятие». И это
далеко не единичная нестыковка мнений двух отдельно взятых теоретиков.
Это – типичное для Московской фонологической школы
состояние теоретической мысли...
А так как взгляды разных «московских» лингвистов часто противоречат
друг другу, то каждый теоретик, причисляющий себя к сторонникам этой
фонологической школы, считает своим долгом развить (подштопать,
подлатать) данную теоретическую конструкцию. В результате этого так
называемого развития, начатого ещё в позапрошлом веке, противоречия
в теории не устраняются, а плодятся и тиражируются...
2. Теоретическая концепция Московской фонологической
школы совершенно не согласуется со многими разделами
человеческих знаний. Так, если бы московские фонологи имели
хотя бы малейшее представление о психологии, то они знали бы, что
любому внешнему действию человека предшествует его «внутренний
эквивалент». Не является в этом исключением и языковая деятельность:
при любой внешней реализации лингвистических единиц имеет место их
«внутреннее» представление. Упрощённый механизм деятельности человека
выглядит так: сначала представляем, потом действуем!
Что же мы наблюдаем в доминирующей в современной фонологии теории?
Типичный пример.
Д. Ворд: «Говорящий прекрасно знает (хотя об этом и не размышляет
сознательно), что морфема {гл’ад} содержит {д}, а морфема
{дв’иг} содержит {г}, хотя эти {д}, {г} далеко не всегда «прорубаются» до
фонетической поверхности. Иными словами, сам носитель русского
языка
знает, что в каком-то ему самому, вероятно, неясном смысле глагол ВЗЛЯНУТЬ
содержит «неслышимое» {д}, а глагол СДВИНУТЬ – неслышимое {г}, и т.д.
и т.п. Именно эта очевидная узнаваемость и воспроизводимость
фонологической структуры морфем должна отражаться в лингвистическом
описании. /3, 59 – 60/. Из данной теоретической предпосылки следует, что
носитель языка на «внутреннем» уровне «прекрасно знает», «узнаёт»,
«воспроизводит», то есть оперирует одной лингвистической единицей (или
её эквивалентом): «неслышимое» {д}, а на «внешнем» уровне реализует
совсем другую: ноль звука.
И данная цитата не является единичным мнением отдельно взятого
лингвиста. Так, например, согласно точке зрения приверженцев МФШ,
аналогичная картина имеет место и в предударном слоге слов типа
домА: представляем («прекрасно знаем», «узнаём и т.п.) некое
«неслышимое» <о> (исходная форма дом), а реализуем [а]
(прекрасно знаем одно, а реализуем совсем другое). Именно в этом и
заключена вся суть теоретической концепции Московской
фонологической школы. Однако именно это и будет тем
классическим случаем, когда этого не может быть, потому что не
может быть никогда!
Элементарное наблюдение доказывает, что если человек представляет [о],
то он и реализует соответствующий эквивалент во внешней речи: д[о]мА
(если представляет [д], то реализует взгля[д]нуть), если же он представляет [а],
то и реализует д[а]мА. И наоборот: если он реализует слово д[а]мА, то этому
предшествует соответствующее представление, каковым является именно
«неслышимый» [а]. И никак иначе!
Практика очень наглядно демонстрирует, что просто невозможно
на «внутреннем» уровне оперировать «прекрасно знаемым», «узнаваемым»,
«неслышимым» <о>, а на «внешнем» уровне при этом артикулировать
(«плохо знаемый», «неузнаваемый») [а]!
Московские фонологи кроме позиционных чередований звуков,
происходящих в пределах морфемы, ничего не видят, и видеть не хотят. Из
данной парадоксальной ситуации представители МФШ выходят предельно
просто: они упорно отделяют психологию от так называемой чистой
лингвистики. Поэтому какие-то там механизмы речи, механизмы
мышления и т.п. их совершенно не волнуют. В результате фонема,
введённая в лингвистику как элемент психической деятельности
человека, усилиями «московских» теоретиков полностью оторвана
от этой деятельности. Но противоречий от подобной изоляции в теории меньше
не становится!
3. Следующий принципиальнейший парадокс, лежащий в основе анализируемой
нами теории, связан с подходом к роли, которую играют морфемы и фонемы
в языке. Г.М. Богомазов: «В МФШ фонема и весь фонологический уровень
менее самостоятельны, так как фонема вне морфемы рассматриваться не может
...не зная морфемы, мы не способны определить фонемы» /2, 100/.
Схематично это утверждение будет выглядеть так: «не зная общего, мы не
способны определить частное».
Проиллюстрируем действие данного парадокса на каком-нибудь предельно
наглядном примере. Так, согласно схеме, практикуемой последователями
МФШ, только зная, что имеем дело, например, с буквой Ш, мы можем
проанализировать её составные элементы и сделать вывод, что данный
материальный объект состоит из одного горизонтального и трёх
вертикальных отрезков.
Однако на самом-то деле всё обстоит с точностью до наоборот. Именно по
трём вертикальным отрезкам и одному горизонтальному, расположенному
снизу, мы определяем, что имеем дело именно с буквой Ш, а по двум
вертикальным отрезкам и одному горизонтальному, расположенному сверху,
мы определяем, что это будет уже совсем другая буква!!!
Аналогичным образом протекает и восприятие всех без исключения
объектов, которые мы узнаём по различным их элементам: по «кнопочкам»
на правой клавиатуре мы определяем, что имеем дело с баяном, а по
клавишам, имеющим сходство с фортепьянными, делаем вывод, что перед
нами аккордеон. И никоим образом не наоборот! Так почему же в
фонологии всё должно обстоять как-то иначе? А посему только по наличию
конкретных фонем в слове мы можем определить и его морфемный
состав. В противном же случае будет иметь место явное противоречие с
законами восприятии. И именно таковым противным случаем и
является теоретическая концепция Московской
фонологической школы.
4. Существенным недостатком теоретической концепции
Московской фонологической школы является то, что она
налагает абсолютный запрет на эволюцию фонологических
систем.
В.В. Иванов пишет: «Однако история звуковой стороны языка – это не
просто история изменения и развития отдельных звуков, а история
сложных связей и отношений единиц звуковой системы
– это история фонологических отношений, характерных
для данного языка на разных этапах его развития» /4, 65/.
Классический пример. В.В. Иванов: «Такие современные русские слова,
как цена и каяться, никак не связанные ныне
семантически и имеющие каждое своё словообразовательное гнездо (ср.:
цена – ценный – ценить – оценка и т.п. и каяться – покаяние –
кающийся и т.п.), в далёком прошлом развились из одного
корня, подвергшегося в определённых условиях фонетическому
преобразованию...» /4, 54/.
Вся история развития языка связана с чередованием фонем (исторические
чередования), с устранением фонем (падение фонем), с устранением
границ между морфемами, с перераспределением границ между
морфемами и т.п.
Однако на современно этапе развития языка и языкознания ничего
подобного происходить не может. Согласно концепции МФШ
никаким «фонематическим преобразованиям» в языковой
системе нет места!!! Как бы не изменялось качество
реализации конкретной морфемы, она будет сохранять неизменный
состав фонем!!! В частности, в случае ВЗГЛЯД – ВЗГЛЯНУЛ в так
называемом фонетическом аспекте [д] чередуется с нулём звучности.
Однако в так называемом функциональном аспекте (фонологическом или
в морфонологическом, что совершенно не меняет сути проблемы) и в
первом, и во втором случаях будет иметь фонема <д>. Согласно
концепции МФШ, если фонема появилась в какой-то морфеме,
то она никоим образом не может из неё исчезнуть: она
будет лишь только удлинять соответствующий ряд чередующихся звуков!!!
Но при подобном подходе давайте сохранять последовательность до конца:
последовательное же воплощение принципов морфемоцентризма,
позиционизма и т.п., которые лежат в
основе концепции МФШ, неминуемо должно привести нас к выводу,
что и в формах цена – каяться имеет место одинаковый
состав фонем!!! (смотрет вышеприведённую цитату из В.В. Иванова /4, 54/).
И никак иначе...
Приведённый выше эскиз вершины айсберга, именуемого
теоретической концепцией Московской фонологической
школы, должен был бы как минимум заставить любого
здравомыслящего лингвиста задуматься о положении дел в современной
теоретической лингвистике, как максимум – срочно искать новые
принципы построения фонематической модели языка. Однако Закон
селёдки неумолимо констатирует: то, что представляется
абсолютно антинаучным для одних, является «бальзамом на душу» для
других. Тут уж каждый решает сам: по какую сторону от баррикад
происходит пиршество абсурда...
1. Белоусов А.В. Основы единой теории мышления. Часть I.
Язык и мышление. - Тула, 2006. - 864 с.
2. Богомазов Г.М. Современный русский литературный язык:
Фонетика: Учеб. пособие для студ. высш. учеб. заведений. – М.: Гуманит.
изд. центр ВЛА-ДОС, 2001. – 352 с.
3. Ворт Д. О роли абстрактных единиц в русской морфонологии
// Развитие современного русского языка. 1972. Словообразование.
Членимость слова. – М.: Наука, 1975.
4. Иванов В.В. Историческая грамматика русского языка: Учеб.
для студентов пед. ин-тов по спец. «Рус. яз. и лит.» – 3-е изд., перераб. и доп.
– М.: Просве-щение, 1990. – 400 с.
5. Реформатский А.А. Проблема фонемы в американской
лингвистике // Реформатский А.А. Из истории отечественной фонологии.
Очерк. Хрестоматия / Отв. ред. Р.И. Аванесов. – М.: Наука, 1970. – С. 204 – 248.
6. Современный русский язык. Учеб. для студентов пед. ин-тов по спец.
№ 2101 «Рус. яз. и лит.» В 3 ч. Ч.1. Введение. Лексика. Фразеология.
Фонетика. Графика и орфография. / Н.М. Шанский, В.В. Иванов. – 2-е изд.,
испр. и доп. – М.: Просвещение, 1987. – 192 с.
